Записи об апостольских посланиях 

Целью этих записей является желание передать не только и не столько свое понимание текстов апостольских посланий, сколько ту любовь, которая открывается к ним в душе современного христианина. Я убежден, что для спасения церковных людей нужен не либеральный, новейший экуменизм церковных верхов и не все та же древняя обрядовая косность или законничество православных низов, а только эта любовь, поскольку именно через нее в этих трепетных апостольских словах открывается как живая и духоносная и спасительная сила — первохристианство.

В наше время видимая жизнь Церкви полна темноты и бессилия. Но ей дано видеть, что начало ее пути на земле все освещено огнями всесияющей благодати, и ей дано знать, что и конец ее пути будет озарен тем же самым светом Пятидесятницы.

Конец христианства на земле соединится с его началом.

I. Апостол Павел. К Римлянам, гл. 5: «Оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом…»

Оправдавшись верою. Апостол снова подтверждает основной принцип христианства — оправдание или спасение человека верою его, а не делами его. Тут основная антиномия христианства, по которой христианин должен совершить «все повеленное ему», должен исполнить множество добродетелей, но оправдание свое и спасение он получает не от них, а только от милосердия своего Господа, спасающего его даром, ради принесенной Им Голгофской жертвы. Это противоречие утверждается апостолом и подтверждается несчетным количеством свидетельств святых отцов как великая радость души: христианство не есть коммерческая купля–продажа блаженства в вечности ценою золота добрых дел. Христианство есть всегда милость Владыки и Нечаянная радость.

После II Ватиканского Собора нас стараются убедить в том, что между православием и Римом не осталось никаких существенных различий. Но существенное различие продолжает лежать не только в искажении Римом догмата о Церкви (веру «во едину, святую, соборную…» они фактически подменили верой «во единого, святого папу», который и есть для них Церковь) и в сохранении у него «Филиокве», но и в этом основоположном апостольском утверждении об оправдании верой, и не делами. Очевидно, принятие всей глубины и всеобъемлемости этой апостольской формулы требует как предпосылки принятия на себя и в себя голгофского подвига как сораспятия Иисусу Христу. Только тогда в святых словах апостола перестает мерещиться будущий Лютер, страх «неделания» исчезает, и мы, пребывая в подвиге, прославляем Бога за Его великую истину.

«(…Мы имеем мир с Богом) через Господа нашего Иисуса Христа». Апостол еще более подчеркивает ту же самую мысль. Мы спасаемся ценою не добродетелей своих и заслуг, а только через кровь Иисуса Христа, только этой божественной и непостижимой ценой.

«…Через Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стоим…» Вот открывается то, что подразумевалось в словах «оправдание», «спасение», «мир с Богом». Это есть пребывание в благодати, «в которой стоим», пребывание еще здесь, на земле, в Царстве Божием, которое, как в другом месте говорит тот же апостол, есть «правда, радость и мир во Святом Духе» (см.: Рим. 14, 17). Вот цель каждого христианина.

«(…В которой стоим) и хвалимся надеждою славы Божией». В предыдущих словах апостол открыл, что в Царство благодати мы начинаем входить еще в этой жизни, а здесь он предостерегает от заблуждения считать, что это теперешнее «стояние в благодати» есть уже полнота и завершенность. Полнота еще впереди, сейчас только «залог» или «обручение ее», сейчас только еще «надежда на славу Божию». Само понятие «надежды» не соединимо с понятием полноты, с понятием полного видения и обладания желаемым предметом. В 8–й главе того же послания апостол говорит: «Если кто видит, то чего ему и надеяться? Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении». Вот что, раскрыв нам о Царстве благодати, раскрывает нам апостольская мысль: учение о терпении, учение о подвиге несения креста. «Ибо мы ходим, — как в другом месте говорит апостол, — верою, а не видением». А вера и есть подвиг. «Подвизайся добрым подвигом веры», — учит он же. Потому и подвиг, что не «видит», но верует в бытие невидимого, и верует настолько реально и сильно, что это невидимое из только ожидаемого становится уже и осуществляемым (Евр. 11, 1).

«Верою, а не видением». Вот почему мы с недоверием относимся к словам тех людей, для которых все христианство — в чудесах и «видениях», а таких людей множество в Церкви. Мистические воды христианства текут в твердых берегах Голгофы, а это означает, что чудо незаконно, если оно является результатом мистического любопытства, дерзости ума и огрубения чувств. Оно должно быть результатом только любви.

«И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения — опытность, от опытности — надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим. 5, 3–5).

«…Хвалимся и скорбями…» Скорбь, или страдание, принимается в христианстве не только как нечто неизбежное в этом мире («грех вошел в мир, и грехом смерть», то есть все страдание мира), но и как нечто радостно предвещающее, если это страдание вместе с Ним, со Христом. «Мы наследники Божии, — говорит в 8–й главе того же послания апостол, — если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться». В этом аспекте страдание принимается в христианстве как его духовная природа, как радостный залог духовного перехода в «иного бытия вечнаго начало». В скорби рождается новое бытие. «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее, но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, что родился человек в мир» (Ин. 16, 21). В христианстве совершается постоянное рождение души, преображение человека в новую тварь. Поэтому хоть скорбь и остается как указанный нам узкий евангельский путь, она уже «не помнится» в радости этого рождения, она уже забывается еще здесь, на земле, в устремленности человека к новому рождению, к Богу. Ведь «надежда не постыжает», говорит апостол, а в этой надежде живет устремленность нашего духа к Божественному миру. Правильно заметил Хомяков, что «надежда нам так же обязательна, как вера и любовь». В божественной надежде наше устремленное к Богу намерение, наше желание Его еще до совершения нами дел уже становится делом. Бог «и намерения целует», и в этом «целовании Божием», в нем, как в живом чуде преображения, намереваемое и желаемое становится уже осуществляемым, уже реальностью жизни от потока Божественной любви.

«Надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам». Наверное, имея в виду именно это Божественное предобручение вечной жизни, когда желаемое преображается в уже осуществляемое, Макарий Великий говорил о «присозидании» человека к святыне Церкви, к ней, как к сокровищу Божию: «Душа… присозидается… к Церкви не потому (не в силу того. — С.Ф.) что сделала, но потому (в силу того. — С.Ф.), что возжелала». Потому, что возлюбила. Бог ждет от нас посильного делания не потому, что нуждается в нем, но потому, что оно обнаруживает нашу волю к Нему, наше устремление к Нему, нашу любовь. Только этой любви, только этого выбора нашей свободы, — выбора, предпочитающего смерть с нашего духа к Божественному миру. Правильно заметил Хомяков, что «надежда нам так же обязательна, как вера и любовь». В божественной надежде наше устремленное к Богу намерение, наше желание Его еще до совершения нами дел уже становится делом. Бог «и намерения целует», и в этом «целовании Божием», в нем, как в живом чуде преображения, намереваемое и желаемое становится уже осуществляемым, уже реальностью жизни от потока Божественной любви.

«Надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам». Наверное, имея в виду именно это Божественное предобручение вечной жизни, когда желаемое преображается в уже осуществляемое, Макарий Великий говорил о «присозидании» человека к святыне Церкви, к ней, как к сокровищу Божию: «Душа… присозидается… к Церкви не потому (не в силу того. — С.Ф.) что сделала, но потому (в силу того. — С.Ф.), что возжелала». Потому, что возлюбила. Бог ждет от нас посильного делания не потому, что нуждается в нем, но потому, что оно обнаруживает нашу волю к Нему, наше устремление к Нему, нашу любовь. Только этой любви, только этого выбора нашей свободы, — выбора, предпочитающего смерть с Ним жизни без Него, ищет от нас Господь Бог наш. И когда Он видит этот наш выбор, Он изливает на нас Свою помощь в благодати, и мы, бессильные сами по себе совершить даже малое доброе дело, начинаем совершать великие подвиги. Он изливает на нас любовь Свою «Духом Святым, данным нам». Бессильным усилиям доброй воли человека дается всесильная помощь Божественной любви, дается сила Божия, «в нашей немощи, — как сказал тот же апостол, — совершающаяся» (ср.: 2 Кор. 12, 9). И совершается она «Духом Святым, данным нам». Апостол явно говорит не о каких–то отдельных пневматиках, но о всех истинных членах Единой, Святой, Апостольской и Соборной Церкви. Обвинения Церкви в ее святом соборном целом, в том, что она не имеет знания и действия Святого Духа, основаны или на полном неведении этой Церкви, или на лжи. Эти обвинения в «недуховности» Церкви, в замене в ней духовности внешним законничеством и обрядностью в древности исходили от разных сект, вроде монтанистов, кафаров и прочих, в XIX–XX веках были повторяемы Мережковским и другими представителями «нового христианства» или «христианства Третьего Завета», а в наше время повторяются теми интеллигентами, которые, выйдя впервые из тупика материалистического убожества и коснувшись хоть и примитивной, но все же некоторой надматериальной формы мышления, вроде толстовства, теософии, буддизма и так далее, уже считают себя вправе с пренебрежением говорить о церковной недуховности.

Эта неправда о Церкви в целом опровергается всей ее историей начиная с огней Пятидесятницы и продолжаясь в светильниках, зажженных от того же Огня, в подвижниках ее всех веков, в том числе и нашего века, бессветного.

Но те же подвижники духа церковного всех веков, люди, показавшие на себе святую духоносность Церкви, изобличали людей, внешне лишь принадлежащих православию, за их внешнее законничество, за их забвение о жизни в Духе Святом. В XI и XIX веках эти обличения (преподобного Симеона Нового Богослова и преподобного Серафима Саровского) были направлены не только против общего невежества, но прямо против «высоких духовных особ», то есть архиереев. Их и богословскую и нравственную темноту обличали не сектанты, не Мережковский, не «пятидесятники», не Толстой или теософы, а величайшие святые Церкви. Церковь обличала людей, только по внешности к ней принадлежащих. Поэтому если мы хотим истинно жить в Церкви, нам надо снова и снова возвращаться к словам апостола о «любви Божией, изливаемой в сердца наши Духом Святым». Через Него раздается верным любовь Божия, через Него они созидаются в Церковь тела Его, в «столп и утверждение истины». Ведь Святой Дух есть Дух Истины. А вот мы можем по своему уже привычному невниканию во внутреннюю суть христианства прожить долгую жизнь, считая, что слова единственной нам известной молитвы Святому Духу — «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины» — означают: «Утешитель души истинной». Других молитв к Нему мы и не знаем, а вот в вечерних молитвах православной Церкви есть одна, наиболее конкретно и просто поясняющая нам, чтó есть эта напоенность нас Божественной любовью через Духа Святого. Апостол Иоанн говорит: «Как мы можем говорить, что любим Бога, если не любим брата?» Действительность любви к Богу поверяется в Церкви любовью к брату, к созданию Божию. Так вот, эта вечерняя молитва Святому Духу вся наполнена тревогой о грехе против брата, покаянием в грехе против любви: «Прости вся, елика Ти согреших днесь… вольныя моя грехи и невольныя, ведомыя и неведомыя… или кого укорих, или оклеветах кого гневом моим, или опечалих, или о чем прогневахся, или солгах… или нищ прииде ко мне, и презрех его, или брата моего опечалих… или кого осудих… или разгневахся… или греху брата моего посмеяхся, моя же суть безчисленная согрешения».

Любовь в Церкви — это не теософическое созерцание, а «всего только» забота о том, чтобы «не опечалить» брата своего. Недавно я слышал, как одна молодая женщина, не знавшая ничего, кроме некоторых красивых абстрактностей, предлагаемых ей со стороны теософии, в тоскливом каком–то недоумении спросила: «Кого же, в конце концов, я должна любить?» Если бы она этот вопрос задала Церкви, то Церковь уверенно ответила бы ей: «Человека в метро». Это самый трудный, но и самый прямой путь к Христу.

«Любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего». Эта наша жизнь, «уже не для себя», но «для умершего», прежде всего выражается в нашей любви к людям, в нашем Христовом волнении за них и в нашем Христовом умирании «за всех».

Так «изливается в сердца наши любовь Божия» Духом Святым.

II. Апостол Павел. К Римлянам, гл. 8: «Живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу — о духовном. Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные — жизнь и мир».

Ясный и радостный факт прихода к христианству и Церкви многих людей умственного труда, в особенности физиков, как уже имеющих опыт конкретности в мышлении, несколько омрачается одним обстоятельством. Восприняв принятие христианства только как смену миросозерцаний, как нечто подобное сменам кадров в кино, многие люди, уже считая себя христианами, на самом деле подошли только к вратам христианства и даже еще не стучали в них, чтобы им открыли. Нам сказано в Евангелии: «Входите тесными вратами». Христианство — это не созерцание, оно изменяет самое существо жизни созерцающего. Но «узок путь, ведущий в жизнь, и немногие находят его». «Немногие» — это те, для которых принятие христианства означает отказ от «помышлений плоти», от плотской жизни, означает поиски духовности. Принятие христианства — это не смена кадров, а смена самого себя. Это трудно. И Христос сказал: «Жена, когда рождает, терпит скорбь».

Мы, плотские, составленные из плоти и крови, окружены со всех сторон каким–то неведомым нам океаном духовности, и, для того чтобы стать христианами, мы должны как–то, в какой–то своей мере войти в него, выйдя за пределы, за ограниченность своего естества. Но прежде всего мы еще не знаем, что такое «плотская жизнь» или «плотское помышление». Мы обычно думаем, что это только наше уклонение в животную телесность, например объедение, или пьянство, или блуд. В Послании к галатам апостол совершенно разрушает это опасное заблуждение. Давая перечень плотских помышлений, он отнес к ним помышления вражды, ссоры, зависти, гнева, распрей, разногласий, соблазнов, ересей и ненависти. После такой ясной классификации мы уже не имеем права пренебрегать борьбой со скрытыми в нас и не замечаемыми нами нашими внутренними страстями. Борьба должна вестись по всему фронту как борьба с единым плотским злом. Только при этом диапазоне понятия «плоти» начинаешь понимать категоричность слов апостола: «Помышления плотские суть смерть». Ибо съесть в постный день скоромного масла есть во множество раз меньше «смерть», чем дышать внутри себя воздухом ненависти или вражды.